Журнал «Золотой Лев» № 257-258 - издание русской консервативной мысли
Вера Галактионова
Русское слово и мировой ordnung
РУССКОЕ СЛОВО в мировой литературе — не столько информатор, сколько воин, отстаивающий право человека на своё национальное мироощущение, которое в той или иной степени религиозно и патриотично. Наше Слово весьма равнодушно к выражению практических смыслов. Оно рождается из души — и потому неизбежно личностно, то есть самобытно.
Но мировой порядок оставляет за личностью право выразить свою особенность в том, что может быть просчитано заранее. "Особенному" человеку предоставлена ныне свобода влиться в группу гомосексуалистов, в группу наркоманов, в группу проституток, в группу религиозных сектантов. И эти "особенные" группы формировались довольно стремительно — там, куда привносился демократический порядок. Стало поощряться, приветствоваться всяческое саморазоблачение — напоказ. Тем быстрее особенный человек зачислялся туда, где такими можно управлять...
Но вот как быть с носителями свободного национального Слова, в данном случае — русского, выражающего сложнейшие отношения личности и Родины, глобализация не знает. Она озадачена, поскольку национальное творческое Слово воспитывает слишком самостоятельного и мировоззренчески независимого человека, невычислимого машинными методами. Такой человек склонен к изучению исторических материалов и к созданию трудов, подвергающих сомнению разумность данного хода развития мировой цивилизации. И глобализации проще всего определить носителей такого Слова в группу инакомыслящих; то есть мыслящих не по международному шаблону — не рационально: не так!..
Не правда ли, в иных временах русские литераторы всё это уже как будто встречали и проходили. Более того, в любой стране национальное мешает безнациональному, как это было прежде и как это происходит сейчас, уже на новом витке внедрения международных сверхидей. Любое осмысленное высокое словесное творчество серьёзно препятствует унификации личности и её роботизации. Самое время говорить об этом сегодня, потому что мы стоим на судьбоносной грани: новые инакомыслящие — это заведомые кандидаты в отверженные, преследуемые не по одному, так по другому закону — финансовому, идеологическому, уголовному, этическому и т. д.
Мир быстро идёт к размыванию государственных границ, к целенаправленному стиранию национальных особенностей, традиций, устоев. Глобализация рушит языковые барьеры как препятствующие её стремительной победе. Влияние отдельных транснациональных корпораций на судьбу стран уже ныне сильнее влияния отдельных государственных правительств, значение которых истаивает на глазах. Но национальные языки служат иным целям — сохранению государственности и самобытности каждого народа, отстаиванию своего права на поиск собственных путей развития общества. И если процессы глобализации будут внедряться повсеместно так же агрессивно, как это делается у нас в последнее время, "холодная война" против русского вольнолюбивого Слова очень скоро может перейти в открытую войну против писателей, работающих инако.
Собственно, война эта и теперь не так уж холодна. Как и в былые времена, интеллектуальные киллеры в масках критиков, литературоведов, обозревателей действуют методом подлога — монолог героя произведения циничным образом выдают за монолог самого автора. Это позволяет современным рапповцам судить именно автора и клеймить его за то, что сказал один из его героев на пятнадцатой странице романа. Разумеется, в РАППе сегодня — отнюдь не пролетарские писатели, скорее это негласная ассоциация Пишущих Потребителей, но преемственность тех же методов борьбы с нашим словом тут очевидна. Ярлыки современным русским писателям припечатываются в результате самые негативные. Мы все это видим и понимаем, как именно в конкурентной борьбе нынешним литературным монополистам удаётся вытеснять из литературного процесса России наиболее сильных писателей патриотического направления.
Метод подлога позволяет новым рапповцам вполне успешно отстаивать существующее ныне право на литературную известность лишь одной, своей, литературной группировки и представлять писателями лишь авторов современных книг, мало соответственных России либо Россию перевирающих. При таком подходе к текущему литературному процессу не уцелели бы в первую очередь наши классики. И доверчивой общественности в дальнейшем хорошо бы учитывать этот карательный приём, противоправный и недопустимый, хотя подобные приёмы преследования русских писателей в истории литературы достаточны стары.
Борьба с нашим Словом, выражающим народные интересы, конечно, дело не новое. Жертвами этой борьбы стала в своё время целая мощная плеяда "крестьянских" поэтов: Александр Ширяевец, Алексей Ганин, Николай Клюев, Сергей Есенин, Сергей Клычков, Павел Васильев. Их вина состояла единственно в том, что природа их дара была национальной в эпоху, устремившуюся тогда к космополитизму. В письмах к Сталину 1934 года (журнал "Наш современник", № 3, 2003 г.) волжанин Фёдор Панфёров, прозаик, автор романа "Бруски", главный редактор журнала "Октябрь", затравленно отбивался от жесточайших нападок РАППа — от Авербаха, Киршона, Бела Иллеша: Панфёров, видите ли, употребляет "мужицкую, крестьянскую лексику", а проще — работает со всем многоцветьем русской образной речи, утверждая и увековечивая своим творчеством наши языковые, исконные сокровища. Таким образом, Фёдор Панфёров противостоит тем, кто стремится стереть "всё, слишком русское" в литературе, как пережиток прошлого. Его "прорабатывают" — за то, что говорят его герои. "Все перевирают меня, а мне предлагают молчать и терпеть", — пишет Панфёров вождю.
Да и позже самые почётные места в советской литературе занимали вовсе не Шукшин, не Распутин, не Белов, не поэты Тряпкин и Кузнецов — художники мощного народного мировоззрения, мыслящие по-русски. Принявшие венцы страдальцев за судьбу России, они писали кровью своих сердец. А чтились другие — авторы национально не окрашенных текстов, сладострастно макавшие перья своих ручек в раны России и изображавшие беды её как пороки...
Но вот наше исконное русское Слово снова мешает мировым процессам, стремящимся заглушить национальное мироощущение. И потому снова идёт негласная битва против русского Слова, как против народной сути и мудрости, а значит — против России сокровенной. Видимо, настала пора опыт великих, трагических потерь в истории отечественной литературы пересмотреть заново, дабы они не закрепились в современности окончательно, поскольку очевидно, что эта старая ожившая война норовит выскочить сегодня на новый, более жестокий виток с помощью притеснений, которые глобализация поощряет в порядке собственной защиты от художников — выразителей именно народных интересов.
Русское же Слово замечательно тем, что открывает собою самые потаённые смыслы, как бы далеко они не были спрятаны. Оно способно высвечивать собою суть событий, скрываемых за логическими хитросплетениями. Филологи, полагаю, обращали своё внимание на синтаксис речей перестройщиков — Горбачёва, Ельцина, Гайдара. За невнятностью, витиеватостью, беспредметностью высказываний или крайней наукообразностью мы видели одинаково сорное слово, позволяющее политику скорее затемнять смысл происходящего, чем выражать суть намечаемых перемен. Бесконечные "тахгда, кахда", "ты сызыть" — эти слова-ублюдки перемежали речи говорящих вовсе не потому, что выступающие были от природы не способны к правильному произношению. Ясное, чёткое, прямое Слово им не давалось, оно уходило от них — и они в свою очередь избегали его, превращающего тайное в явное. Едва душа человека начинает хромать, как ей тут же требуются стилистические костыли, а внятное "да" и внятное "нет" лишают душевную кривизну всякой опоры.
Можно даже говорить о совершенной несовместимости русского Слова со злом — с мошенничеством, ложью, воровством, ловкачеством: мир как политического, так и бытового криминала избегает прямых, точно обозначенных понятий. Он неизбежно создаёт свою сорную языковую среду. Хорошему филологу, как и человеку, воспитанному на отечественной классической литературе, по степени засорённости чьей-либо речи становится совершенно ясным род намерений говорящего. Потому мутным задачам нужно мутное слово.
И вот подавляющее большинство книжных издательств, журналов, газет наполняют российский рынок мутным словесным сором до краёв. А ряды защитников русского Слова редеют в неравной борьбе с воинственным натиском лжелитературы. Защитники заключены в тесные клетки малочисленных патриотических изданий, приговорённых, по сути, к финансовому краху. Немногочисленные же издательства, ещё недавно выпускавшие русскую литературу отечественной направленности, либо разоряются, либо сходят один за другим в лагерь преуспевающих ныне издателей псевдолитературы— формирующих общество греха по западному типу. "Божественный язык", о котором говорил Павел Флоренский, "священный язык" вытесняется "языком для профанов". Язык же для профанов, по его утверждению, есть "вещественное выражение символов" и "бывает пищею, брошенною нациям, обратившимся к идолослужению" ("Столп и утверждение истины"). Служение наций заокеанскому идолу — Золотому тельцу — и божественный язык несовместимы и антагонистичны. Теперь, чтобы русский писатель выжил в новых условиях, он должен либо писать "для профанов", либо не писать вообще...
НО СЛОВО ПРАВДЫ чудом выживает в журналах "Москва" и "Наш современник". Государство, оберегающее самостоятельность мышления своих граждан, давно бы уж создало благоприятный финансовый режим для их существования. Бережное отношение со стороны верхов к русскому Слову как к величайшему национальному достоянию России нам бы всем не помешало. Однако верхи либо удручающе неначитанны, либо их вкус испорчен литературным ширпотребом до неприличия. А система финансируемых программ поддержки отечественной словесности представляется мне, как и многим, совершенно не пригодной для России. У нас уже образовался в литературе слой деловых и хватких как бы литераторов, умеющих осваивать денежные вливания со стороны государства исключительно с пользой лишь для себя. На денежные потоки, словно на нефтяную трубу, успешно садятся группы слабопишущих людей, которые откровенно делят добычу меж собою. И это устраивает всех — кроме писателей талантливых, работящих, честных, дорожащих русским Словом больше, чем собственным благополучием.
Для неправедно разбогатевшей и богатеющей безоглядно верхушки нашего общества это свойство русского Слова — прояснять суть происходящего, — не всегда удобно. Слово — исконный защитник угнетённых, никогда не будет поддерживаться угнетающим. А поддерживаться будут и дальше лишь более-менее мастеровитые словеса, которые наводят тень на плетень. Вот вам разгадка странных решений самых разных современных жюри, когда весь грамотный, учёный гуманитарный люд только диву даётся, отчего так, словно нарочно, в литературе среднее называется хорошим, плохое — очень хорошим, а высшее словно не существует совсем.
Иногда литературными монополистами современной России создаётся некая видимость толерантности — из "народников" выхватывается заурядный писатель и преподносится как главный выразитель народных чаяний, чем и бывают раздражены писатели всех направлений, кроме, разумеется, самого "выразителя". Но определённая цель уже достигнута: шкала художественных ценностей сбивается и переворачивается новыми хозяевами жизни именно в страхе перед русским Словом. Тем, что способно высветить суть событий и явлений.
Конечно же, все эти происки по обезличиванию русской литературы у нас никого не обманывают. Необезличенное не только пишется и создаётся, но иногда и пробивается на свет. Наше отческое Слово живёт. Учёные люди знают прекрасно, какой особенной нравственной силой обладает Слово народное, идущее от церковно-славянских священных смыслов. Так в 1758 году Михаил Ломоносов писал "о пользе книг церковных в российском языке": "Сия польза наша, что мы приобрели (от них) богатство к сильному изображению идей важных и высоких". А ещё в 1900 году пособием для преподавателей русского языка в низших и средних учебных заведениях служил объёмный "Полный церковно-славянский словарь со внесением в него важнейших древнерусских слов и выражений", составленный священником Григорием Дьяченко. В 2002 году репринтное издание ценнейшего этого Словаря выпущено издательством "Отчий дом". По нынешним временам это — духовный подвиг издателей. В Словаре около 30 000 слов. Лишь по этому примеру мы можем судить, насколько лучше нас учителя и учащиеся владели русским Словом в начале прошлого века.
Но борьба с национальной самобытностью есть борьба; эти потери, пожалуй, уже невосполнимы. И вот идеи важные и высокие поблекли и в литературе, и в политике, и в обыденной жизни: они уже почти не духоподъёмны. Дошло даже до того, что Толковый словарь Владимира Даля нынче выпущен в сокращённом, однотомном, виде. Издательству это выгодно. И не страшно общественности посягательство на наши святыни, как не страшна и сама направленность современного книгоиздания — сокращать, урезать, упрощать, отправлять в небытиё наши сокровища. Так, с помощью вытеснения, сокращения, истребления словарного запаса рыночная идеология, которая направлена на безликие общечеловеческие ценности, уже создаёт, уже формирует некоего общечеловека — человека-функцию, человека-потребителя, постепенно теряющего национальность, родовые традиции, природную речь, в конечном же итоге — свою неповторимую сущность. "Брокеры", "менеджеры", "бармены" входят в ткань новейших литературных произведений, в которых всё меньше остаётся места душе и всё больше отводится места действию — действию, направленному на материальное обогащение: на становление Человека-без-Отечества.
Сравнивая уровень интеллигентности социалистического общества и общества неокапиталистического, в последние два десятилетия мы отмечаем чудовищный регресс. В неокапитализме мы потеряли и продолжаем терять своих читателей, которые лихорадочно считают, считают, считают — в каком магазине купить продукты дешевле, где и на сколько их обманули, как лучше экономить, потому что восьмидесяти процентам жителей нашей страны заработанного не хватает даже на самое необходимое для физического выживания. Счёт съедает время, ум и энергию нашего читателя, который в крайнем изнеможении, теряя одну работу и не находя другой, под опасностью выселения из квартиры и потери чудом сохранённого кое-какого имущества, может лишь заглянуть в какую-нибудь дешёвую книжицу, не требующую от него особых знаний и развитого художественного вкуса — заглянуть не для того, чтобы думать, а для такого, чтобы отвлечься от дум, отвернуться от нового порядка, уродующего его судьбу и судьбу его детей со всё большей профессиональной беспощадностью.
Слияние России с миром "западных ценностей", конечно же, принесло нам невиданную гуманитарную катастрофу, при которой для очень многих калькулятор стал важнее книги: жить в новых условиях нашему человеку надо — хотя бы как-нибудь. Экономить, судиться из-за платежей, неоправданно, неостановимо растущих, отстаивать рубли, дабы оградить себя от посягательств организаций, всё более хищно себя ведущих по отношению к рядовому гражданину, как к объекту взимания всё больших денег — таковы условия выживания, в которые попали наши читатели. Новый, современный человек — Человек Считающий, уподоблен голой овце, которую стригут неутомимые многочисленные стригали, не давая отрасти руну ни в малейшей степени. Демократия в России дала полную свободу стригалям, полагая, что на них держится страна, что стригали — это и есть соль земли... До углублённого ли чтения нашему гражданину, когда слева и справа, и отовсюду слышится клацанье невиданного количества ножниц?
Наш, отнятый у нас, читатель боится подходить к почтовому ящику, набитому всё новыми, всё возрастающими счетами, платёжками, квитанциями. Он живёт, по сути, в стрессовой ситуации, из которой может выйти только в лёгкое, необременительное, кратковременное чтение, не требующее работы ума и души, а лишь как-то снимающее напряжение. Литературные произведения-антидепрессанты с наркотическим, отвлекающим эффектом — это всё, что требуется новому порядку от нас, писателей.
Казалось бы, интернет даёт человеку огромные возможности для самообразования. В советское время недоставало книг, но кто стремился к чтению, тот всё равно находил всё, что ему было нужно. За чтение определённой, запрещённой, "крамольной" литературы в минувшую эпоху можно было получить срок тюремного заключения. И эти сроки, даже в относительно спокойное брежневское время, наши знакомые интеллектуалы получали — за чтение тех же произведений Солженицына, распространявшихся в перепечатках и ксерокопиях. Теперь в ксерокопиях читают нас, русских писателей, идущих поперёк моды на искоренение отечественного звучания в литературе. От советской не полной свободы чтения страна перешла к полной несвободе чтения. Рыночный отбор теперешнего книгопечатания стал новой цензурой, куда как более циничной и жестокой. А писатель, любящий свой народ и говорящий для народа, чаще всего говорит почти в пустоту. Наш писатель, ответственно работающий над формой и содержанием, похож сегодня на голодного полководца, у которого большую часть его армии угнали в плен — в плен усталого бездумья. Но миллионы биороботов и народ — это совсем не одно и то же. Мы теряем не просто читающий народ: мы теряем народ как таковой. Для мировых нынешних процессов это — хорошо, удобно, желательно. Но для выживания России — скверно.
ДА, СЛОВО, ДОСТАВШЕЕСЯ НАМ по наследству от наших предков, во всём его исконном многообразии, Слово, исходящее из самых глубин народных мудрейших представлений, пришло в противоречие с установками общемирового порядка, обезличивающего любую личность в целях её унификации, в целях приведения к единообразию человеческого материала. Значение художественных произведений, отвечающих именно требованиям такой унификации, будет и далее искусственно завышаться, искажая тем самым подлинную картину литературной жизни современной России.
И всё-то, казалось бы, направлено против нас, отстаивающих такое теперь не доходное, убыточное русское Слово и своё, независимое от других стран, национальное миропонимание. Против нас — деляческие издательства, которым наши природные представления, будто кость в горле. Против нас — неначитанные верхи, совершенно равнодушные к современной русской литературе, которые обходятся несколькими книгами якобы модного происхождения. Против нас — принимающие разные законы депутаты; считатели, не читатели в основном, подгоняющие Россию под "мировой порядок", зашедший в своём развитии в тупик...
Однако великий Лесков, работавший как раз на самой стремнине этой словесной и духовной сшибки Запада с Русью, и сейчас как-то нас поддерживает в этом новом железном натиске Запада на самобытность России. Помните, в его "Железной воле"? Они "без расчёта шагу не ступят и без инструмента с кровати не свалятся", и воля-то у них железная, а мы — что? "Ну, железные они, так и железные, а мы тесто простое, мягкое, сырое, непропечённое тесто, — ну а вы бы вспомнили, что и тесто в массе топором не разрубишь, а пожалуй, ещё и топор там потеряешь". Такова уж, дескать, "природа вещей"!.. И я бы не сказала, что это сегодня звучит как-то отвлечённо. От мыльной пены, которую теперешние издательства выпускают, выпускают — и выдают за современную русскую прозу и поэзию, не останется ничего. Но вечности принадлежит то, что пишут настоящие, плохо издаваемые ныне писатели России, отражающие суть страшных перемен, уродующих людские души, и говорящие о сокровенном в наших людях, которым мировая деградация глубоко противна, несмотря на весь её потребительский лоск...
Надежды на то, что у нас возникнут новые отечественные издательства, которые возглавят не торговцы Россией и литературой, а образованнейшие ценители русского Слова, с чувством чести и Родины, которые будут выпускать не нынешние подделки, а то, что загнано теперь безденежьем в полуподпольное существованье, — такие надежды, при существующем положении дел, весьма ничтожны. Очень слабы также надежды на то, что наш многомиллионный народ из стрессового режима выживания выберется к достойной жизни, в которой можно будет думать, читать, сравнивать, понимать. Носмутные-мутные времена не бывают окончательными. Издательский сегодняшний бесчестный шабаш в России надоел всем. И, возможно, уже вызревает там, в правящих структурах, некая умная сила, которая будет способна разогнать всю эту камарилью псевдоиздателей якобы русской литературы и авторов псевдорусской литературы... Во всяком случае, если судить по единичным, очень редким, телефонным звонкам, и в высших эшелонах власти стали появляться люди, которые откликаются на современную сложную русскую литературу, единственно чудом пробивающуюся к читателям. Там, вверху, обозначились какие-то совсем не многочисленные люди понимающие, то есть — интеллигентные. А это уже что-то новое. И, кажется, теперь всё зависит от них, только от них...
Если там, в верхах, создавшаяся литературная ситуация будет признана уродливой и чрезвычайной, а дальнейшая коммерциализация художественной литературы по западному типу — опасной для общества и попросту греховной, то Россия сможет выйти в конце концов к созданию государственных, не коммерческих, книжных отечественных издательств с сетью своих, народных, магазинов. И как наука, которая делится на прикладную, самоокупаемую — и фундаментальную, требующую государственных длительных вложений, точно так и серьёзная, фундаментальная современная русская литература станет со временем заботой государства, а не нынешних рыночников, имеющих только отработанный и уже неистребимый навык искажения современного литературного процесса... Так что вопрос лишь в заинтересованности верхов — в том ли, чтобы бесконечно длилась и длилась эта рыночная книжная вакханалия, или в том, чтобы настоящая художественная литература получила бы возможность нормального развития. Глядишь, знакомство с нею тех же самых верхов что-то изменило бы тогда и в политике государства. Ведь подлинное русское Слово, не терпящее лжи и лжи противостоящее, весьма хорошо показывает каждому, что преступно и опасно быть богатыми в стране нищих людей.
Да, литература, обнажающая всё это, конечно, не приветствуется ныне. Задачи власти и задачи русского Слова пока не едины, а будто даже противоположны. Но сближение властей и почвенной русской современной литературы способно в известной мере изменить саму картину правления, хотя очень серьёзные силы противостоят и будут противостоять этому. Финансовым хозяевам жизни, поддерживающим нынешнее книгоиздание и либеральные журналы, литературные премии, такое возможное-невозможное слияние, вероятно, представляется опасным, несмотря на полное их барское самодовольство и незыблемую уверенность в поддержке верхов. Но... железные они — так и железные. А мы посмотрим, что будет дальше.
Завтра, 1.09.10